«Я тоже была порядочная сволочь, пока не родила ребенка»: Лариса Гузеева о съемках «Жестокого романса», алкоголе и 80-х

19.10.2020, 0:11 Ольга Петровиченко 8 850 0

— Ходит легенда о тебе, что ты обрилась наголо, чтобы быть непохожей на тех длинноногих красивых девчонок, которые поступали с тобой вместе в Ленинградский государственный институт театра, музыки и кинематографии. Правда ли это?

— Во-первых, красивее меня не было никого, поэтому дело было не в том, чтобы не походить на длинноногих. Ну, не совсем налысо, но волосы свои длинные, да, состригла.

— А зачем такой эпатаж сумасшедший?

— Вообще не могу понять. Я сегодня ехала, думала. Вспоминала те годы, хотя я не люблю вспоминать прошлую жизнь, думаю, почему ж мне так хотелось быть плохой девочкой. Вот мне хотелось быть плохой, Андрей. Потому что я из приличной семьи, из учительской, почему мне всю молодость хотелось производить впечатление плохой девочки. Типа полюбите меня такой, плохую.

Гузеева с юности любит эпатировать публику. Instagram larisaaguzeeva

Мне вообще кажется, что молодость — это такой отрезок возрастной у очень многих, когда все в каких-то масках. Все такие ненатуральные. Фальшивый период, мне кажется, лет до 25. Я помню, я все время что-то изображала из себя, и чаще всего это была какая-то гадость. Я помню, я уже училась в институте, жутко захотела выпить. Одна.

Я пришла в ресторан и мне как-то было стыдно. Ну, что это вдруг молодая девушка, сяду и закажу водки. И я заказала водки, подошла официантка, я говорю: «Знаете, у меня умер ребенок» и заплакала. С чего вдруг? А потом выпила и забыла причину, по которой я пришла. И развеселилась! (смеется). И, думаю, что они выстроились все и смотрят на меня с каким-то ужасом. Я думаю: «А-а-а, вот дура какая».

— Почему вдруг возник театральный институт?

— Еще раз говорю: я всю юность и в детстве, наверно, что-то из себя воображала. В какой-то период навоображалась так, что стала ловить себя на мысли, что мне стыдно перед людьми и неловко. Эта грань, когда ты фантазируешь и врешь, я поняла, что она стала стираться. То я вдруг воображала, что я полька почему-то, то глухонемая в жизни. Ко мне там подходили, спрашивали: «Который час?» [жестами показывает, что не слышит]. Почему? Я поняла, что нужен какой-то выход. Я просто стала такая врушка.

— Кто тебя воспитывал и как ты росла?

— Это сегодня, наверно, мы очень много уделяем времени детям и, как говорят мои дети, «много паримся» над воспитанием. Понимаешь, моя мама работала в две смены в школе. Очень много времени не уделяли родители, они так упахивались на работе, что, в общем-то, дела до нас не было.

Я, например, сегодня рассказываю маме, она говорит: «Ты на себя наговариваешь, не может этого быть». Она ставит меня в пример, там, моей двоюродной сестре. Она говорит: «Вот Лариса в твоем возрасте…». Я говорю: «Мама, я в ее возрасте курила, материлась. Мама, ты не знаешь. Ты не знала меня маленькую, потому что все было дозировано тебе».

То есть я, подходя к порогу дома, стирала с себя ресницы, причесывала волосы, заедала сигарету, чтобы не пахло. Я говорю: «Ты знаешь только то, что я хотела, чтобы ты от меня знала».

Подростком Гузеева скрывала от матери вредные привычки. Instagram larisaaguzeeva

— Как мама относилась к твоим школьным ухажерам? Как она им, двойки ставила или тройки?

— Знаешь, я же на Урале росла. Я была нелюбима мальчиками. Сейчас трудно поверить, глядя на меня, но я в институт поступала, весила 45 килограммов, а десятый класс я заканчивала, весила килограмм 38.

Я была такая тощая, меня дразнили — скелет. И я влюблялась безумно. Моя мама была классной руководительницей и в девятом классе пришел такой мальчик, Юра. У него были небесного цвета голубые глаза, длинные волосы и синяя олимпийка. Вы сейчас не знаете, молодые, что это такое, но это как сегодня, я не знаю, Mercedes.

И вот он пришел, я помню, была линейка первого сентября. Я поняла, что моя какая-то основная жизнь закончилась, я умирала. Такие длинные ресницы, красивый — невозможно. Я писала письма ему, тогда было модно — такие треугольники. Я ему писала там: «Дорогой Юра! Это Лариса из восьмого „А“». Как я тебя люблю, про ресницы. А ночью, рыдая, я вела дневник: «Юрка посмотрел на Гальку» и все подобное, глупость такую.

Лариса Гузеева в 18 лет. Instagram larisaaguzeeva

Прочитала потом, думаю: «Боже, какая была дура». И когда он понял, что я ему писала эти письма, он меня подкараулил возле школы, обозвал всякими последними словами. Сказал, чтобы я больше не писала, потому что он любит Гальку.

Но прошло лет, чтобы не соврать, 15. Я уже жила в Ленинграде, уже снималась, уже многие знали, тра-та-та. Я помню, я ехала в 101-м автобусе из Оренбурга до того места, где я живу, пригород. И, о боже, я увидела вот его. Он стоял на месте рядом с водителем. Пропитые худые ножки и ручки, засаленные на попе провисшие штаны и черные ногти. Я аж вжалась в это сидение.

Думаю: «Какой ужас». Без зубов, высохшее лицо коричневое. Думаю: «Какой кошмар». Взглядами встретились. Конечно, мы с ним вышли, купили бутылочку. Сидим и, знаете, что он сказал? «Какой я был дурак. Сейчас бы женился на тебе, жил бы в Ленинграде». На этом вот такая моя первая любовь закончилась.

— Скажи, то, что было чуть позже — «Сайгон» на Невском проспекте (Кафе в Ленинграде 80-х, где собиралась молодежь. — Прим. ред.). Это было место, где встречались интересные довольно люди. Твоя сайгоновская компания — это тоже своего рода форма протеста?

— Никакого протеста не было, потому я приехала провинциальная, плохо образованная девушка. В том смысле, что я Солженицына прочитала, когда уже училась в институте. Поскольку моя мама преподавала коммунизм, я жила в прокоммунистической семье. Я никогда не была диссиденткой, я даже знать не знала, что это такое. А в «Сайгон» ходила, а куда такой красивой было еще ходить в Ленинграде?

Олег Гаркуша, лидер группы «АукцЫон»
Лидер группы «АукцЫон»

— Там были все: и поэты, и писатели, и художники, и музыканты, и бандиты, и спекулянты книжные, кто угодно. В общем, клуб по интересам. Соответственно, заходя туда, вглядываясь вдаль или вблизь, я кого-то замечал. Будь там Гребенщиков, Курехин или кто-то с ними. Соответственно, происходили определенные знакомства. Когда мы встречались в «Сайгоне», не было ни дисков, ни материала о группах каких-то, вообще ничего не было. Мы все это вырывали из ровесников, слушали BBC, еще что-то такое делали. Ходили на толкучки, нас вязали за спекуляцию. Сейчас все есть, короче. А тогда ничего не было, вот и все. Поэтому все жадно все ловили. И воздух ловили, и вызов делали. Булавку нацепишь — «Я панк, все!». За нее вязали тоже. Если ты не остановишься, как я, допустим. Я пил достаточно сильно и достаточно много, меня бы не было бы. И вот те люди, которых нет, они ушли, а которые остались, они с этим делом прекратили. И с алкоголем и с наркотиками, потому что поняли, что жить вроде бы хочется.

— Вообще принято было быть образованным. Во-первых, у всех было университетское или институтское образование, кто там был. Тот же Курехин, тот же Борис Гребенщиков, по-моему, у него математический был факультет или физический. Вообще, модно было быть умным, образованным, много читать, потому что говорили именно об этом. Конечно, были и наркотики, конечно, был портвейн. Все это было.

Но если ты был глупый или там, такие девочки-однодневки, которых было дурным тоном привести и познакомить, ввести как бы в это общество. Потом в музее Достоевского, допустим, диссиденты тогда, писатели, читали свои произведения, которые нельзя было напечатать. То есть, в общем-то там были интеллектуалы, талантливые люди собирались. Но ни у кого из тех людей, которые собирались, писали, играли, разговаривали, в голову не могло прийти такое определение страны. Сейчас во мне не вот этот вот патриотизм.

Никому в голову не могло прийти обозвать страну, в которой мы жили, «совок». Я ненавижу это определение. Никогда: ни от Гребенщикова, ни от Курехина покойного, никогда [такого не слышала]. То есть настолько презиралась эта власть, что о ней говорить было ниже достоинства. То есть писали о чем угодно, играли что угодно. Слушали западную музыку очень сильную: Genesis, Yes, Led Zeppelin, все это знали, слушали. Но никогда не злобствовали, потому что были все выше этого.

Окружение юной Ларисы Гузеевой слушало Led Zeppelin. Instagram ledzeppelin

Никто, как сегодня, не бил себя в грудь и не кричал «Долой» и так далее. Все было более талантливо обставлено. Они своим творчеством показывали, что они не здесь. Мне кажется, родись они и живи в Америке, они бы и над той властью, над всем этим бытом, над всей этой пошлостью [смеялись]. Потому что более всего они презирали пошлость, косность ума, стереотипы и так далее. Но это был интеллектуальный протест, потому что люди имели такую основу. Они так много знали, они так много читали. С ними было так интересно.

 — Как ты совмещала Моховую (На Моховой улице находится Учебный театр ЛГИТМиК, где училась Гузеева. — Прим. ред.) и «Сайгон»?

— Очень жалею о том, что я много пропускала занятий в институте. Все время врала, что у меня то один умер, дядя, тетя, бабушка. Я всех перехоронила, даже папу, прости, господи, меня, чтобы как-то оправдать. Мне, конечно, было стыдно, потому что училась я плохо. Я не была хорошей ученицей.

— Что плохого, что хорошего, если сайгоновский период описать?

— Выпивали мы много. А вы знаете, поскольку сидит здесь много молодых и студентов. На сегодняшний день, правда-правда, у меня двое детей растут, сегодня больше возможностей себя реализовывать. Сегодня есть больше мест, где ты можешь себя занять. Слава богу, у меня был «Сайгон», но выпивали от безделья. От какой-то такой экзальтации, что тебя переполняла. Но кроме занятий, где было чаще всего скучно, ты себя не мог никуда деть, поэтому собирались.

Но мы не пили тупо, мы собирались, общались. Но, к сожалению, часто, поэтому я хочу предостеречь: ничего в этом хорошего нет. Сегодня есть какие-то фантастические клубы, можно заняться языками, можно путешествовать. Сегодня можно заработать деньги и поехать на эти деньги смотреть мир.

А когда мы были молодыми: ну, заработал ты и пропил. Делать было нечего. Вот, я считаю, что это было плохое. Но хорошо, что я не сломалась. Хорошо, что я выжила. Но пальцев не хватит на руках и ногах перечислить тех, кто сломался, будучи студентами этого же института, которые подавали замечательные надежды. Это меня бог просто, такую дуру, «Дай я ее спасу, дай я ей не дам погибнуть».

— Роль бесприданницы являлась для тебя спасительной?

— Уже я заканчивала институт, это был выпуск. Мы играли спектакль и я уже знала, что у меня были одни пробы в Москве и Рязанов приехал с Алисовым, с оператором, на «Фанфан-тюльпан», где меня сняли с главной роли за прогулы или за то, что я бездарно это делала, не знаю. И у меня была маленькая роль камеристки.

Я знала, что Рязанов с Алисовым приехали смотреть, какая я на сцене. Но я не была уверена, что меня утвердят. То есть я абсолютно не была уверена. Наши девочки-отличницы, которые играли главные роли, все время меня подкалывали: «Ну иди, Гузя. Вдруг, тебя увидят и возьмут». Это я тоже помню, я все помню.

Когда уже эта картина снималась и она заканчивалась, я думала: «Ну, слава богу». Я так радовалась, дурочка, на банкете, посвященном последнему съемочному дню. Мудрая Нина Скубина, жена Рязанова, сказала: «Дурочка, что же ты так радуешься? У тебя никогда в жизни больше не будет такой роли, ты не понимаешь это? Никогда». А я радовалась, но по молодости, по идиотизму, думаешь, что дальше у тебя Анна Каренина, Настасья Филипповна и так далее, по нарастающей.

— А на пробы ты пришла в рваных джинсах…

— В рваных джинсах, курила «Беломор», с длинным волосами. У меня были вплетены деньги в волосы.

— И Рязанов сказал: «Ну вот же пришла Лариса!»

— Нет, он меня в таком беспределе не видел, но видел уже после пробы, когда я зашла к нему в кабинет. Я была в тех же самых джинсах ужасных, была худая как собака. Он сказал: «Тебе надо поправиться». Отправили меня к маме, но я как не в себя все это ела, но сгорало. Я же была нервной.

Когда мне позвонили и сказали, что я утверждена, я настолько не верила. Потом пришла телеграмма, я просто не верила.

Кадр из фильма «Жестокий романс», реж. Эльдар Рязанов, 1984 год, СССР. Instagram larisaaguzeeva

— Светлана Крючкова, блистательная петербургская актриса, назвала тебя падчерицей, а не дочкой в картине «Жестокий романс». Почему так?

— Мама мне в каждом письме писала: «Главное — всех слушаться. Быть хорошей девочкой, всех слушаться». Но что я знала тогда о кино? Для меня хлопушка, которая хлопала, была начальница. Я помню, когда ко мне подошел второй режиссер, старше меня, годясь мне в отцы, и начинал мне рассказывать, какая я должна быть бесприданница. Я сидела, бледнела, рыдала, извинялась все время. Извинялась до тех пор, пока не собрала чемодан и решила уехать просто.

Никита Михалков мне в лифте сказал: «Кому ты что докажешь». Я говорю: «Я так больше не могу». Я не понимала, я не ориентировалась, потому что у меня не было даже эпизода в кино работы. Как сегодня ты снимаешься у Спилберга, с тобой Николсон, Мэрил Стрип и так далее. Ты все равно потеряешься. Это было естественно, что я потерялась среди них.

— А почему ты потерялась, я не понял?

— Я стеснялась. Были сцены когда я вдруг тупела, смотрела в пол как баран и не могла сдвинуться, пока Никита, мудрый, не отвел меня в сторонку и на пальцах мне объяснил про систему Станиславского, про камеры, про крупный план. Я, например, на общем плане играла так, как играют на крупном. Со слезами, это все. А они смеялись.

А я — губы дрожат и я аж вся нервная. Потом не надо забывать, что Лариса бесприданница — совершенно не я. Я по-другому ходила, по-другому двигалась. Я могла ударить, допустим, в жизни. Играть совсем не себя, а такую, трепетную девушку… Это был характер, который я придумала и я отыграла. Но были сцены, когда мне надо было потихонечку сказать: «Не переживай». А не стоять вот так [демонстративно смотрит на часы, вздыхает]: «Долго еще ждать?», понимаешь? Я говорила: «Долго». В общем, надо было поласковее немножко. Как-то мне сказать: «Не бойся, ты хорошо это сделаешь».

— Рязанов-то сам руководил этим процессом?

— Бесконечно благодарна Эльдару Александровичу. Я все время говорю: «Мама дала мне имя, а Рязанов фамилию». Потому что, если бы не было «Жестокого романса», а, допустим, был второй мой фильм «Соперницы», то он был моим первым и единственным, потому что это был беспредел. Я благословляю небо, благословляю Рязанова, что он меня взял на эту роль, что я ее сыграла.

— Этот удар по голове славой и популярностью, помимо потоков брани со стороны критиков, но любовь-то была сумасшедшая?

— Самый первый день, когда я пришла сдавать там какие-то простыни в общежитии, что-то такое, чтобы получить диплом. Висела огромная моя фотография там, где рюмочная, куда мы бегали на Моховой. [Там] висела моя фотография из «Жестокого романса», у меня были нарисованы слезы, карандашом черные зубы и папироса нарисована была. Я не скажу, что еще было написано.

И потом же никто не хвалил. Все так говорили: «За что этой, пик-пик, все с ее манерами, за что ей это?». Я много лет слышала «За что ей все? Вы видели, как она ходит? А вы слышали, как она разговаривает? За что ей?».

— Не кажется ли тебе, что ты стала заложницей этой роли и этого успеха?

— На какое-то время — да. Я даже злилась: «У меня уже десять ролей, а вы мне все про бесприданницу. Не хочу я». У меня был такой период.

Александр Наровлянский
Друг Ларисы Гузеевой

— Самое интересное, что мы с Ларисой познакомились в период ее жизни, когда она была на пике популярности. Это, естественно, было время позже «Жестокого романса», когда ее узнавали на улицах. Собственно говоря, она была героиней. Не забывайте, это девочка, которая приехала из Сибири. Она приехала в большой город, в культурную столицу и в этой культурной столице ее никто не ждал. И она, безусловно, начинала свою деятельность еще, насколько я помню, когда она училась в институте театральном. Жила в общежитии. А после славы, которая на нее обрушилась неожиданно, ничего не поменялось. В общем-то и целом нужно было все строить каким-то образом, где-то жить, нужно было существовать. И я видел своими глазами: она не чуралась никакой работы на «Ленфильме». Было время такого «телефонного права», когда по звонку можно было решить массу проблем. Не только проблемы житейского характера, но вплоть до получения ролей или утверждения в кинематографе как актрисы, личности. Лариса могла воспользоваться этим неоднократно, однако этого не происходило. Все в своей жизни она добивалась сама.

— Конечно, я снимала коммуналку. Трудно играть звезду, королеву, а вечером приходить в коммуналку, где у тебя сосед лезет к тебе драться и потом приходит хозяйка этой комнаты со словами: «Ну, что, артистка, а я сейчас возьму и пик-пик тебя из этой комнаты» на ночь глядя. И она и меня-таки и вы-пик-пик из этой комнаты.

Наровлянский мне сказал: «Приходи к нам жить». Поскольку мне некуда было возвращаться, я очень много снималась. Потому что, когда снимаешься, предоставляют гостиницу. И никто об этом не знал, я всегда врала, я всегда одевалась хорошо, всегда были французские духи. Жрать было нечего, но всегда была лучше всех. Я все время врала, что мне супер все.

— Ты воспользовалась телефонными правом, о котором говорил Саша?

— Никогда, нет. Меня возили зато за границу много. Я объездила весь земной шар. У меня были пять долларов суточные. Нас кормили, мы жили в пятизвездочных гостиницах, но денег не давали, а я курила всю жизнь. У меня хватало только на сигареты и на кофе, а хотелось что-то купить братику, маме. И негде было жить и никогда об этом никто не знал. Я всегда приходила на «Ленфильм» у меня все было супер.

— В жизни у тебя были две ситуации, которые ты преодолела, что это были за ситуации, если это не тайна?

— Не тайна. Например, смерть моего бывшего мужа уже после того, как мы с ним развелись. Я долго его хотела вытащить, он был наркоман. Но сейчас я вам, если вы мне доверяете хоть немножко и младше меня, я вам хочу сказать: человека очень трудно заставить делать то, что он не хочет. Наркоманы хотят быть наркоманами, поэтому не спасайте. Если это не ваш ребенок — уйдите в сторону. Потому что нужно быть очень сильным, чтобы не поддаться и не стать вместе это делать.

Я [наркотики] не пробовала никогда, никогда в жизни. Я выливала, выбрасывала, лечила. Ну, это надо иметь характер, как у меня. У меня не получалось. Много лет я пыталась, потому что это был замечательный человек, но им нравится быть наркоманами. Это все ерунда, когда они вопрошают: «Ты должна меня терпеть, потому что я болен». Нет, им в кайф. Это называется кайф, им это нравится.

Поэтому, боже вас сохрани. Если где-то такая ситуация, и вы молоды, проживайте свою собственную жизнь. И ложитесь спать со спокойной совестью: это не ваш крест, если это ваши дети.

— Испытанием ты называешь те моменты, когда ты пыталась его вытащить или когда ты его потеряла?

— Нет, когда он ушел из жизни, я уже с ним развелась. Я его любила очень и как он меня любил, такого не было никогда. И я долго страдала, много лет, пока мой муж Игорь, золотой человек, в Израиле не заказал какую-то специальную службу про него, чтобы я перестала вот так терзаться. Потому что чувство вины меня не покидало, что если бы я была рядом, человек бы не умер.

Я долго страдала. Я мучилась, я сходила с ума, пока один священник здесь, в Москве, сказал: «Деточка, у тебя мания величия. Ты очень много берешь на себя. Ты что, бог? Ты обыкновенная женщина. Ты не виновата в его смерти, ты его не убивала, ты почему так казнишь себя? Ты никто. Ты просто бывшая жена. Ты прекрати, что это такое. Только во власти бога дать жизнь — забрать ее». И я как так: «Да, да. Поняла».

— А второе испытание, про которое ты упомянула?

— Я думаю, что через это испытание прошел и ты. Это наше поколение. Понимаешь, когда на фестивале вижу, как молоденькие девочки выпивают стакан водки, когда в аэропорту я позавчера летела, эта бутылка из горла шампанского — это противно. Потом ходят эти молодые актрисы сериала, шатаясь под кустами. Не надо, лучше даже не начинайте, потому что кто-то может из этого [выбраться], а кто-то и их очень много, не вышли.

— Когда ты себе сказала: «Все, не выпиваю». Трудно это было?

— Ну, когда чуть не убили. Когда без копейки денег возвращалась ночью к метро и за мной просто шли, было понятно. Я увидела двух мальчиков-обиральщиков, которые пьяных обирают. Меня спасло, что я никогда не выглядела такой синюгой. Очень хорошо одевалась и природа у меня казачья, видать, такая.

Я просто подошла к этим мальчикам и сказала: «Давайте я с вами пойду к метро. Я знаю, что хотите вы сделать, хотят сделать те двое, которые сзади». Было страшно и мы бродили часа четыре. Они водили меня по Ленинграду, забалтывали. Я просто зашилась. Я миллион раз говорила, что не выпиваю и я выпивала. Нет, я просто зашилась и все.

Игорь Бухаров
Ресторатор, муж Ларисы Гузеевой

— Я как я мог выбирать? Между кем и кем? Первая красавица страны. Дали добро — я побежал. Это все зависело от нее, с моей стороны только предложение было, выбирала она. Такие женщины сами выбирают себе мужей. Когда-то мы поехали в Израиль. Мы поднимались на Храмовую гору, она сказала там, что очень хотела бы девочку. Я сказал: «Я тоже очень хочу девочку» и очень бы хотел увидеть Ларису маленькую, потому фотографии — они ничего не дают. Вы знаете, как ни странно, это точная копия. По фотографиям сравниваешь, по поведению, вот по всему. Вот то, что я мечтал, я четко сегодня вижу. Ребенка мы с ней родили, дерево посадили, дом построили. Все хорошо.

— Ты познакомилась со своим будущим мужем, когда тебе было 18, ему — 17. В брак законный вы вступили спустя продолжительное время. Чего тянули?

— Анекдот тогда был популярный: нравится — копи деньги. Мне казалось, кто он, кто я. Где он и где я. Курехин, Гребенщиков, такая жизнь у меня здесь. И вдруг мальчик, плехановский институт. Я потом только сообразила: он умнее меня в триллион раз. Энциклопедические знания, умница, золотой человек. А тогда я думала: «Боже. Мама, он некрасивый». Она говорит: «У нас красивая только ты».

— И ты ждала, как в этом анекдоте, когда он накопит деньги?

— Я знала, что он существует. Мы с ним периодически встречались, но я прям одолжение делала.

— Это ты делала, а сейчас что происходит?

— Ведь без любви выходила замуж, честно говоря. А сейчас краше нет, лучше нет. Вот так бывает, наверно. Вообще, на сегодняшний день, когда какая-то такая гадость, бацилла, когда мужчина стал рассматриваться как объект выживания.

Лариса Гузеева с дочерью Ольгой и сыном Георгием. Instagram larisaaguzeeva

Я тоже была порядочнаясволочьь, пока не родила ребенка. Для меня мужчина [был]… я вытирала ноги. Мне вообще ни жалко ни было, ни как. Я не влюблялась. Думала: «Боже мой, ну какой, ну на». Как только я родила мальчика, я поняла, что мужчины тоже люди, оказывается. Им бывает больно, их бывает жалко, они также страдают.

Как только я родила сына, у меня все перевернулось с головы на ноги. Я стала, наоборот, мужчин жалеть и понимать женщин. Сегодня, когда женщины выходят замуж, чтобы выжить, и они считают, что им по факту рождения мужчина обязан построить, купить, дать, содержать, дрожать над ними. Я так не считаю. Мне моего мужа жалко. Я ему говорю: «Хватит работать, не упахивайся». Мне его жалко. Не хочу быть богатой вдовой, пусть отдыхает.

Беседовал Андрей Ургант.