«Травма на продажу»: как психологическая боль превратилась в личный бренд
172
The Guardian: психологическая боль превратилась в личный бренд
Фото: 5-tv.ru
Перейти в Дзен
Есть новость?
Присылайте »
Алгоритмы, книжные полки и коучи научились превращать исповедь в товар — и это меняет язык, которым мы объясняем себе жизнь.
В культуре, где поощряются признания, публичная уязвимость и «самодиагностика», боль все чаще воспринимается не как опыт, который нужно прожить, а как продукт, который можно оформить, упаковать и монетизировать. В итоге вокруг идеи о том, что «все — это травма», формируется рынок — от соцсетей и издательств до ретритов и терапевтических практик. Об этом сообщает The Guardian.
Публичный «диагноз»
Весной 2023 года врач и популярный эксперт по теме травмы Габор Мате в прямом эфире, обсуждая мемуары принца Гарри, заявил, что видит у него признаки СДВГ, а также депрессии, тревожности и ПТСР. При этом он уточнил, что воспринимает это не столько как «болезнь», сколько как естественный отклик на ненормальный уровень стресса.
Материал подчеркивает: с клинической точки зрения подобное выглядит нетипично — полноценная диагностика требует времени и структурированной оценки, а публичное озвучивание диагнозов поднимает вопросы конфиденциальности. Однако сам жест оказался частью более широкого тренда, где «диагностические заявления» и самоопределение через психологические ярлыки стали привычным языком интернета и массового нон-фикшна, иногда при поддержке специалистов, которые должны быть осторожнее.
От катастрофы к «собственности»
Травма исторически связывалась с переживанием катастрофы, но теперь все чаще описывается как нечто, чем человек «владеет» и что он обязан рассказать, собрать в историю и постоянно «курировать». Автор называет это входной точкой в более широкий культурный сдвиг — коммерциализацию боли.
В качестве примера приводится #TraumaTok: там сотни тысяч публикаций, где пользователи интерпретируют привычки и черты личности как симптомы травмы (в духе «перфекционизм — это травма»), а сама эта подача, по наблюдениям, получает алгоритмическое вознаграждение.
Книжная индустрия и «путеводители по исцелению»
Та же логика заметна в книжной торговле: в крупных сетях выделены огромные разделы, посвященные тревоге, стрессу и «расстройствам, связанным с травмой» — от мемуаров до пособий по «исцелению» и популярной нейро-психологии. Читателю постоянно обещают облегчение, «перезагрузку» и почти новую жизнь, одновременно убеждая, что он не одинок в своих переживаниях — больших и маленьких.
Параллельно растет подкаст-среда: темы травмы прикладывают к самым разным явлениям — от менопаузы и «математической тревожности» до токсичного корпоративного лидерства и романтических сценариев выбора партнера.
Ретриты, семинары и дорогая «работа с внутренним я»
Материал описывает и офлайн-рынок: мастер-классы и семинары, обещающие «развеять» тревожные воспоминания и наладить контакт с внутренним «я». В пример приводится дорогой формат — недельный круиз, где среди лекций заявлена тема влияния травмы на благополучие.
Идея, которую проводит автор: травма, которая раньше ассоциировалась с разрушительным событием, теперь все чаще обнаруживается в «ссадинах» обычной жизни — в прокрастинации, профессиональном выгорании, сложностях привязанности, привычке слишком долго дремать или в компульсивном просмотре сериалов.
Когда все — это травма, ничто не является травмой
Психиатр Араш Джаванбахт, которого цитирует материал, формулирует главный риск расширения термина так: когда им объясняют все подряд, он теряет смысл и перестает отличать действительно тяжелый опыт от повседневного стресса.
Автор прослеживает, как понятие травмы расширялось исторически. ПТСР вошел в диагностические руководства в 1980 году на фоне работы с ветеранами и реакциями на экстремальные стрессоры. Позже клиницисты начали говорить о том, что травматическая память может отличаться от обычной — иначе кодироваться, храниться и проживаться, «застревать», если не проработана.
Как тело «помнит» стресс и почему это стало массовой идеей
В тексте пересказывается влияние работ Бессела ван дер Колка и Джудит Херман. Подход ван дер Колка популяризировал представление о том, что травматический опыт может проявляться не только в воспоминаниях, но и в телесных реакциях, которые запускаются автоматически — например, когда человек, переживший в детстве крик, спустя годы напрягается и испытывает физиологический стресс при повышенном голосе, даже понимая разумом, что угрозы нет.
Работы Херман связывали травму разных типов (война, насилие, террор) общими закономерностями и подчеркивали роль социального контекста: ущерб усиливается не только самим событием, но и тем, что происходит после — неверием, давлением, попытками замолчать.
Маятник качнулся: травма стала «вездесущей»
Материал отмечает, что если когда-то само понятие травмы в профессиональной среде пробивало себе дорогу и встречало скепсис, то сегодня произошел резкий разворот: термин используется все чаще, множатся разновидности — косвенная, вторичная, межпоколенческая, эпигенетическая, экологическая, «привязанности» и другие.
Это частично объясняется опытом последних лет — #MeToo, протестной повесткой, одиночеством и социальными последствиями ковида. Но автор подчеркивает: вместе с ростом внимания расширяются и претензии к травме как к «скрытому источнику» едва ли не любых болезней — от сердечно-сосудистых проблем до онкологии и зависимостей.
В этом контексте приводится позиция Мате: он ранее утверждал, что травма может лежать в основе множества психических и физических недугов, и связывал это с социальными условиями, которые лишают людей поддержки и связи.
Большинство переживают тяжелое, но далеко не все «ломаются»
Джаванбахт в материале говорит, что многие действительно сталкиваются с событиями, которые подпадают под психиатрическое понимание травмы: нападения, ограбления, изнасилования, стрельба, военный опыт, тяжелые ДТП, опасные для жизни болезни. Однако высокий уровень воздействия сам по себе не означает пожизненную психическую «поломку».
В качестве ориентира приводится распространенность ПТСР среди взрослых американцев — около 7%. При этом у групп с экстремальным опытом (например, беженцы после пыток, спасатели) показатели выше, но в среднем большинство людей со временем восстанавливаются.
Урок 11 сентября: ожидали «волну», а спроса не было
Клинический психолог Джордж Бонанно вспоминает реакцию системы после теракта 11 сентября: ожидали масштабных психологических последствий в Нью-Йорке, выделяли крупные гранты, наращивали услуги. Но прогнозируемой волны обращений не произошло — по его оценке, большинство людей не захотели вмешательств. Этот эпизод он рассматривает как пример того, как общество склонно переоценивать распространенность ПТСР и недооценивать естественную способность к восстановлению.
Бонанно объясняет: ПТСР — это состояние, когда травматический стресс не рассеивается, а закрепляется и превращается в длительное страдание. При этом сами события плохо предсказывают последствия; и травма, и ПТСР — динамические состояния с размытыми границами, меняющиеся со временем.
Опасность «травмы как личности» и рынок спасения
Ван дер Колк в материале признает парадокс популярности: травма одновременно может быть «необыкновенным событием» и при этом встречаться очень часто. Но он же подчеркивает, что проблема начинается тогда, когда травма превращается в идентичность или алиби.
Автор описывает культурный поворот: травма, которая раньше сопровождалась стыдом, все чаще переходит в режим романтизации. Психотерапевт Антониета Контрерас в тексте утверждает, что рынок продает личные истории как «травму» и предлагает простой сценарий: ты сломан — следуй за проводником — и тебя «спасут». Обещание почти всегда одинаковое: исцеление, победа, преодоление.
«Культурная валюта» и моральная категория
Психолог Николас Хаслам в материале называет травму формой культурной валюты, которая может патологизировать повседневный опыт и собирать идентичность вокруг образа «добродетельного, но бессильного». По его мысли, травма иногда выполняет психологическую функцию: помогает придать смысл тревоге, застреванию и растерянности.
Но у такого языка есть и социальные эффекты. Антрополог Дидье Фассен и психиатр Ричард Рехтман, на которых ссылается текст, рассматривают «империю травмы» как превращение медицинского термина в морально-политическую рамку: она определяет, кто получает признание, ресурсы и сочувствие. Быть признанным травмированным — значит получить легитимность.
Что теряется, когда травма становится главным объяснением всего
Материал подчеркивает еще одно последствие: чем больше термин занимает культурное пространство, тем сильнее рискуют «затеряться» люди с действительно тяжелым опытом — пытки, война, крайняя бедность, системное насилие. Джаванбахт задается вопросом, почему именно эти группы так редко становятся заметными в соцсетях, где травма превращается в контент: чаще публичность получают те, у кого есть время, ресурсы и ощущение права говорить.
В финале автор возвращается к идее свободы как ключевого ресурса человека. Джаванбахт в материале призывает не отдавать ярлыкам всю власть над собой: по его мнению, способность выбирать смысл, сопротивляться и жить дальше — самое ценное, что у человека есть, потому что время невозвратимо.
Еще больше новостей — у Пятого канала в мессенджере MAX.