Ольга Василевская
Фото: Демьяненко Андрей Николаевич
Музыкант/литератор в равных пропорциях.
Поэтесса, артистка и руководитель оркестра проекта «В Контексте Классики», сценарист, режиссер, актриса киностудии «ИЛИ-ФИЛЬМ».
Мама двух творческих личностей: фотографа и художника-иллюстратора, из-за чего квартиру, где живу, вполне можно называть Домом творчества.
Иван-чай отцветает, бледнеет огонь на полях,
из тетрадных листов я слагаю сады оригами.
Вянут ноты, в минор превращая мажорные гаммы -
песню осени шепчут потухшим цветам тополя.
Нездоровый румянец заката горит на лице,
как пощёчина лета, с которым решили расстаться.
Не считая минут и монет, полустанков и станций,
я спешу к своей осени — лучшей из всех панацей
от нелепых обид, недостигнутых кем-то орбит.
Электрический бит отчеканят колеса по рельсам.
Выгорают цвета, не надеясь на хрупкое «если»,
высыхают цветы, чтоб спасать от дождей ОРВИ.
Затихает мотив, соскользнув со струны-тетивы.
В толще жёлтых страниц истончается время в гербарий.
Отцветёт иван-чай, и на завтра замечу едва ли
этот буйный костёр средь осенней пожухлой травы.
* * *
Она продавала красивую птицу на улице…
А дома котлеты, задание детям на лето…
Вздыхала о том, как беспомощно стала сутулиться
и спрашивать время и прежде не нужных советов…
Она продавала недорого, так… за копейки и
всё думала, как бы успеть переклеить обои…
А раньше бывало: карманы шуршат карамельками
и желтым билетом на поезд, постиранным в море…
Она продавала, она говорила: «Нет времени
ухаживать… «, — и добавляла: «В хорошие руки…»
Ей завтра закручивать банки с клубничным вареньем,
солить огурцы и смотреть сериалы от скуки.
Мы часто жалеем, что жизнь не картинка в журнале,
что нашим заветным мечтам не положено сбыться…
Она обращалась к прохожим: «А Вам не нужна ли
пускай и чужая, красивая синяя птица?»
* * *
Дождь ослеп не оттого, что зол -
от любви ослеп, влюбился в солнце.
Так бывает — что ж, не повезло
втюриться, на чувствах проколоться,
обесценить самого себя…
Он идёт безропотно, на ощупь,
не мешая сонным голубям
устилать ковром скамью и площадь.
Он идёт на цыпочках, почти
не касаясь каплями асфальта.
Лишь бы солнца тёплые лучи
в нём сверкали разноцветной смальтой.
Позабыл, что должен бить в зонты,
ливнем быть по точному прогнозу,
вызывать серьёзную угрозу -
и на небе радугой застыл.
* * *
Этот город теряет запах, теряет цвет,
ночь крадется на задних лапах, украв рассвет,
и с собою несёт молчанье зеркальных льдин,
до обеда туман качая в сетях гардин…
Всё, что было нам дорого — выкрадут /спи, не спи/ -
мы у этого города стражники на цепи.
Вдох и выход вздымаются лучиками ключиц.
Мы у этого города ключники… и ключи.
Мы у этого города страждущие дожди.
Морось разум дурманит нам сразу, как дым кадил,
нас сдвигает куда-то в проседи по оси
аппликаций. Дождей по осени не скосить.
Этот город теряет в весе, теряет свет…
Только что его жили песни, и вот их нет…
Я глаза закрываю и лезу в его корсет,
чтобы так же, как город, исчезнуть и быть как все.
* * *
За окнами пустынно и темно,
лишь тлеет свет витрин с рядами булок.
Трамвайный звон щекочет переулок,
вагончик льнёт к парадным, как щенок.
Штанины водосточных труб дразня,
трамвай вильнёт хвостом на повороте
и подмигнёт кому-то в подворотне.
Тому, кто может быть, узнал меня,
смотрящего сквозь призрачность стекла
на этот вечер, тёплый и бездомный.
Трамвай бежит, а во дворе бездонном
ещё звучит колёс скрипучих лай…
* * *
Последние цветы лежат под первым снегом,
как будто, как всегда, никто не ждал зимы.
Спокойные шаги опять сменились бегом:
и мир привычный стал нечёток и размыт.
По мокрому стеклу разлита тушь деревьев
и охристых синиц протяжный, звонкий свист.
Спешу, спешу, спешу… Маршрута не проверив,
я комкаю в руках свой день, как белый лист.
И некогда писать о вечном и о важном,
о вечности забыв, от важности устав.
Цветы стихов, уснув на снежности бумажной,
начнут терять свой смысл, оттенки и цвета.
Не отложить дела, не изменить привычкам -
мир подчинён, увы, привычкам и делам.
Очередной декабрь опять из жизни вычтем
и снежной полосой подчёркнутый дедлайн.
Во власти дежавю подводятся итоги,
сжигаются мосты, стираются слова.
А снег укрыл цветы, такой простой и строгий,
как перед смертью их поцеловал.
* * *
В прилавок упирается ногой
в киоске полутёмном тётя Гуля.
Из серого, дождливого июля
я прихожу сюда за курагой.
Цветёт у тёти Гули на лице
улыбка жёлтых зёрен кукурузы —
за искренность её киоск кургузый
берёт себе немаленький процент.
Я прихожу из быта и проблем,
я стряхиваю зонт, застряв у входа.
Смеётся Гуля: «Шьто? Шяйтан-погода?
А мне тепло — сижу, орэшьки ем…»
Струится вязью плавный разговор,
в него вьюном вплетаются сюжеты
из жизни тётигулиной, и лето,
и на платке затейливый узор,
и ценники смешные на лотках,
не знавшие о русских орфограммах.
Не важно, где твой бог: в мечетях, в храмах –
и кто твой бог, Иисус или Аллах.
Не важно всё.
Горой лежит инжир.
Лежит в ладони Гули горсть орехов…
Я прихожу за светом и за смехом –
съем курагу и буду дальше жить.